Сословие адвокатов

Выступление С.А. Соловьева на международной научно-практической конференции 28.05.2015 года в Саратове.

 С.А. Соловьев

Адвокатское бюро города Москвы «СОСЛОВИЕ», адвокат,

управляющий партнер бюро, эксперт ФПА РФ

О ЧЕМ СЛЕДУЕТ ПОМНИТЬ ПРИ ВЫНЕСЕНИИ СУДЕБНЫХ РЕШЕНИЙ (ЗАМЕТКИ ПРАКТИКА).

Переоценить практическое значение судебного решения по любому юридическому спору крайне затруднительно, а уж применительно к уголовной юстиции, вряд ли возможно. Помимо их «сугубо правовой природы как актов применения права государственными органами и должностными лицами»[1] [1] за любым судебным решением следует обязательная «свита» в виде тех привходящих многочисленных объективных и субъективных элементов мироустройства и жизнедеятельности, которые затрагиваются этим решением. И как только судебное решение своей истинной сутью и содержанием начинает игнорировать все опосредовано затрагиваемые им отношения в обществе, так тотчас по всему этому обществу начинается социальный гул и недовольный ропот, в том числе и средств массовой информации, который очевидно не работает на повышение авторитета суда и судебных решений.

В этой связи в настоящей статье я хотел бы на реальных примерах из своей почти 25-летней юридической практики показать и проанализировать целый ряд судебных решений, принятых по конкретным уголовным делам, для наглядной демонстрации их влияния на затрагиваемые ими опосредованные элементы жизни, существования самого общества и людей в этом обществе.

Двуединое назначение уголовного судопроизводства выражено в пунктах 1 и 2 части 1 ст. 6 УПК РФ, где, в том числе, указано на необходимость защиты личности от необоснованного ограничения ее прав и свобод.

Практика показывает, что одним из самых злободневных с точки зрения законности, обоснованности и мотивированности судебных решений, посягающих на ограничение прав и свобод человека и гражданина является классифицируемое как разрешительные решения суда, связанные с избранием меры пресечения в виде заключения под стражу и находящиеся с ним во взаимосвязи последующие судебные решения по вопросам продления срока действия этой меры пресечения.

Казалось бы, вопрос многократно и со всех сторон - как с практической, правоприменительной[2], так и теоретической [1], уже изучен, обсужден и проговорен на самых различных уровнях, но можно ли утверждать, что судебные решения по этому вопросу перестали быть актуальными с точки зрения соответствия их требованиям части 4 ст. 7 УПК РФ?

Статистические сведения Судебного департамента при Верховном суде РФ за 2013 год говорят о том, что процент удовлетворенных судами ходатайств органов следствия, связанных с первичным избранием меры пресечения в виде заключения под стражу, колеблется в пределах 90,7-91,8%, в то время как последующие решения судов, связанные с продлением сроков действия ранее уже избранной меры пресечения, составляют 98,4%[3].

Цифры, говорящие сами за себя!

Сложившаяся ситуация вызвала даже реакцию законодательных органов Российской Федерации, посчитавших необходимым ввести в УПК РФ часть 1.1 ст. 108 УПК РФ, устанавливающую запрет на избрание в виде меры пресечения заключение под стражу в отношении подозреваемого или обвиняемого в совершении ряда составов преступлений, отнесенных к сфере предпринимательской деятельности[4].

Теоретико-юридическая, гносеологическая и методологическая обоснованность подобного рода изменений в уголовно-процессуальном законодательстве не является предметом данной статьи, но сам факт наличия таких изменений в процессуальном законодательстве свидетельствует, на мой взгляд, исключительно об одном: только законодательно установленным запретом оказалось возможным хоть как-то повлиять на характер судебных решений, связанных с вопросами избрания меры пресечения в виде заключения под стражу. Как показывает практика, ни разъяснения Пленума ВС РФ по этому вопросу, ни многочисленные решения Европейского суда по правам человека не способны надлежащим образом «бороться с правовым пренебрежением, с правовым нигилизмом»[5] [2]. У автора сложилось стойкое убеждение, что если первоначальное обвинение, предъявляемое органами следствия подозреваемому по делу, квалифицировано по составам преступлений, относящихся к категории тяжких или особо тяжких, то это обстоятельство фактически исключает вынесение судом иного решения по мере пресечения, кроме как связанного с лишением свободы. При этом никакие иные существенные и значимые обстоятельства, подлежащие учету и анализу, судами в расчет, как правило, не принимаются.

Так, в 2004 году Хамовническим районным судом г. Москвы было принято решение о заключении под стражу гражданина М-ка, обвиненного органами предварительного следствия в совершении преступлений, предусмотренных пунктом «б» части 3 ст. 163 и пунктами «а, в, г, з» части 2 ст. 126 УК РФ[6]. Формальность судебного решения относительно меры пресечения в отношении гражданина М-ка была предметом многочисленных жалоб со стороны защиты, однако к изменению ситуации на стадии предварительного следствия эти жалобы не привели. В тоже время, в ходе судебного разбирательства, суд принял решение об изменении меры пресечения гражданину М-ку с заключения под стражу на залог, что никаким отрицательным образом не сказалось ни на качестве, ни на сроках отправления уголовного правосудия, что явилось очевидным свидетельством необоснованности столь жесткого ограничения прав и свобод М-ка. на стадии предварительного следствия.

При этом, до сведения суда защитой доводилось, что М-к является председателем правления финансово-кредитного учреждения, ранее не судим, имеет постоянное местожительство в Московском регионе, 3 (трех) малолетних детей на иждивении и престарелую (79 лет) мать, а также то обстоятельство, что до момента назначения его руководителем банка М-к длительное время работал по линии МИД РФ в США, будучи, таким образом, вполне проверенным человеком, способным и достойным для выполнения государственных задач и миссий. Здесь же следует отметить, что причиной уголовно-правового спора о вымогательстве явились долговые вопросы между гражданином М-ком и потерпевшей, имевшие официальное подтверждение в виде признаваемых потерпевшей долговых расписок на сумму более 1 млн долларов США, что заведомо создавало обоснованные сомнения в правильности квалификации обвинения М-ка, причем данные обстоятельства также были известны суду на момент принятия им судебного решения об аресте, что, однако, не повлияло на позицию суда о безусловной необходимости заключения М-ка под стражу.

Данное решение суда опосредовано повлекло за собой весьма трагические последствия, не подлежащие, конечно же, какой-либо правовой оценке во взаимосвязи, но очевидно влияющие на нравственную оценку этого решения суда с точки зрения законности, обоснованности, целесообразности и справедливости, которые состояли в том, что супруга арестованного при указанных выше обстоятельствах М-ка не смогла пережить этого и покончила жизнь самоубийством.

Ожидая и упреждая упреки в свой адрес в некорректности примера в связи с отсутствием прямой причинной связи между формально законным судебным решением об аресте М-ка и суицидальным поведением его супруги, возражу, сославшись на обозначенные И.Б. Михайловской «цели судопроизводства … в виде уровня функционирования всей системы уголовной юстиции и цели производства по конкретному делу»[7] [3].

Весь последующий ход дела в отношении М-ка очевидно свидетельствовал, что его НЕ заключение под стражу, с учетом характеризующих данных этого человека, а равно привходящих существенных моментов, подлежавших оценке судом при вынесении решения, ни при каких обстоятельствах не могло бы нарушить надлежащее функционирование всей системы уголовной юстиции («внешние» задачи уголовного процесса» [1]), а равно не могло бы повлиять на цели производства по конкретному делу («внутренние» задачи уголовного процесса [1]), что безусловно было подтверждено обстоятельствами хода процесса, имевшими место после изменения судом М-ку меры пресечения.

В тоже время, пойдя по пути формального соблюдения процессуального закона, сам суд таким своим не обоснованным и не мотивированным решением не выполнил «внешнюю» [1] задачу уголовного процесса, что, безусловно, отрицательно сказалось как на укреплении законности, так и на авторитете суда, любые решения которого должны быть направлены на воспитание граждан в духе уважения и соблюдения законов.

Н.А. Колоколов в одной из своих статей приводит интересный факт: председателя Арбитражного суда Свердловской области И.В. Решетникову как-то спросили: для Вас закон и справедливость – разные вещи? Ответ уважаемого председателя суда, доктора юридических наук, профессора, Заслуженного юриста РФ был таким: «Мое поколение юристов воспитывалось на тезисе: «Законно значит справедливо»[8] [4]. Однако, вышеприведенные примеры судебных решений свидетельствуют как раз об обратном: что законное, то есть соответствующее «писаной» норме, далеко не всегда в судебной практике тождественно нравственной норме, справедливости [4].

И здесь стоит отметить, что поведенческий элемент деятельности судьи в виде строго соблюдения закона во взаимосвязи со справедливостью и обоснованностью при принятии им (судьей) судебного решения очень остро и тонко улавливается лицом, привлеченным к уголовной ответственности, даже при его крайне не высокой юридической грамотности, так как законность, в правовую суть которой в качестве основополагающих критериев входят и обоснованность, и мотивированность, и справедливость судебного решения, воспринимается привлекаемым к уголовной ответственности лицом через призму именно справедливого отношения к себе со стороны государства. Тезис, что само привлечение к ответственности за нарушение закона не может сопровождаться нарушением законов в отношении привлекаемого лица, весьма популярен среди подозреваемых, обвиняемых или подсудимых. И им нельзя отказать в логике.

Так при рассмотрении дела по 1 инстанции одним из районных судом гор. Калининграда защитой подсудимого А-на было заявлено ходатайство о недопустимости в качестве доказательства протокола осмотра фонограмм, так как такой протокол был составлен с нарушениями требований части 7 ст. 186 УПК РФ, а именно без участия лиц, чьи телефонные переговоры записаны, и без изложения в протоколе каких-либо частей фонограмм, которые имеют отношение к рассматриваемому уголовному делу. Суд в своем решении об отказе в удовлетворении данного ходатайства указал (дословно), что «действительно, как указал защитник, протокол осмотра фонограмм составлен с нарушением требований части 7 ст. 186 УПК РФ, но суд в этом нарушения закона не усматривает»[9].

В том же процессе сторона защиты заявила ходатайство о грубом нарушении процедуры получения свободных образцов голоса целого ряда лиц по делу, так как оно было осуществлено вне положений и регламентаций ст. 202 УПК РФ (до возбуждения уголовного дела, в результате ОРМ, из не процессуальных источников – интервью, записи пресс-службы МВД по субъекту Федерации и прочее), на что суд, отказывая в удовлетворении данного ходатайства, в качестве мотивировки своего вывода указал лишь фразу о том, что нарушений требований ст. 202 УПК РФ при получении сравнительных образцов голоса не установлено.[10]

Очевидная незаконность таких судебных решений, нарочитое отсутствие в них даже какого-либо намека на обоснованность и мотивированность порождают возмущение и возгласы о недоверии суду гораздо более сильные по их резонансу в обществе, чем самые строгие по размерам наказания приговоры, если они, в противовес решениям, вынесенным с пренебрежением к требованиям закона, находятся во взаимосвязи со всеми, в том числе и опосредованными взаимоотношениями, существующими в обществе.

«Справедливость, есть ресурс, необходимый для осуществления уголовной юстиции»[11] [4]. Я бы добавил - обязательный для использования ресурс. Судебные решения вынесенные с использованием этого «ресурса», отличаются своей особой позитивной, социально-направленной «правовой энергией». Такие решения обладают положительным свойством быть доступными для понимания любому срезу общества и самому разному уровню образования внимающей аудитории.

Приведу такой пример. Так частным постановлением судьи Калининградского областного суда по делу М-ко обращено внимание руководства органа следствия на отсутствие в течении 2-х лет объективной оценки ходатайств защиты об очевидном пороке заключения баллистической экспертизы, в котором отсутствовали сведения о содержании и результатах проведенных исследований, их оценке и примененных методах.[12]

В этом же частном определении судья обратил внимание руководства СК РФ по Калининградской области на использовании в доказывании сведений, заведомо полученных с нарушением конституционных прав и свобод обвиняемого, при этом судья указал, что такие нарушения допущены органом расследования «несмотря на широкую известность и общую доступность правоприменительной практики по вопросу оценки показаний обвиняемого (подозреваемого), полученных без соблюдения требований статей 51, 172, 174 и 189 УПК РФ».[13]

Справедливость и обоснованность, а равно законность такого решения суда по делу, по которому, помимо прочего, состоялся оправдательный вердикт присяжных, было надлежащим образом воспринято всеми участниками процесса, о чем свидетельствует отсутствие жалоб со стороны заинтересованных лиц на данное частное постановление, в том числе со стороны потерпевшей.

Однако примеры, подобные этому, весьма редки в настоящей правоприменительной практике. Это обстоятельство порождает вопрос о причинах редкости такого социально-нравственного, можно даже сказать благотворного поведения суда, выраженного в его решениях. Что является препятствием для проявления законной и обоснованной «смелости» суда в принятии соответствующих решений? Почему из-за пассивности суда в этом аспекте целые стадии уголовного судопроизводства в результате складывающейся правоприменительной практики превращаются в абсолютно пустую формальность, не влекущую за собой вынесение тех судебных решений, ради которых они собственно и создавались?

Здесь, в первую очередь, я веду речь о главе 34 УПК РФ, регламентирующей порядок проведения предварительного слушания, в рамках которого предусматривались процессуальные возможности для заявления ходатайств об исключении доказательств (ст. 235 УПК РФ) и о возвращении дела прокурору (ст. 237 УПК РФ).

Безмотивное отклонение ходатайств защиты об исключении доказательств стало притчей во языцех в адвокатской среде. Характерные примеры таких судебных решений ранее приведены автором и в этой статье.

Отдельно стоит отметить резолютивное поведение суда, оставляющим своим решением данные ходатайства защиты вообще без надлежащего рассмотрения, либо, в нарушение требований ст. ст. 121 и 122 УПК РФ, откладывающего рассмотрение данных ходатайств на стадию вынесения итогового решения.

Так, отвечая на ходатайство защиты в ходе судебного разбирательства об исключении ряда доказательств, Савеловский районный суд города Москвы по делу гражданина У-ва в своем решении указал, что «оценка доказательств, представленных сторонами и исследованных в судебном заседании…, будет дана при вынесении итогового решения по делу».[14]

Стоит ли говорить, что такое судебное решение очевидно нарушает принцип состязательности сторон (часть 3 ст. 123 Конституции РФ, ст. 15 УПК РФ), так как в нарушение требований части 4 ст. 235 УПК РФ суд возлагает на себя исключительные полномочия стороны обвинения по бремени опровержения доводов защиты о недопустимости доказательств, в связи с чем своими действиями выступает на стороне обвинения и создает для указанной стороны не предусмотренные законом преимущества.

Статья же 237 УПК РФ, регламентирующая возвращение дела прокурору, к настоящему моменту претерпела такие кардинальные изменения, что впору уже говорить о совершенно иной уголовно-процессуальной норме, под номером 237, чем действовала на момент вступления УПК РФ в силу в июле 2002 года. Об этом же, кстати, свидетельствуют обобщенные данные судебной статистики, указывающие, что за период с 2008 по 2013 годы количество дел, возвращенных судами общей юрисдикции и мировыми судьями прокурорам в порядке ст. 237 УПК РФ, сократилось с 24343 дел до 9356 дел, то есть за 5 лет произошло уменьшение этого показателя более чем на 60%.[15]

Практика автора показывает, что такое снижение обусловлено отнюдь не повышением качества предварительного расследования, а плохо объяснимым, порой очевидным нежеланием суда возвращать дело прокурору даже тогда, когда для этого имеются все законные основания.

Так в сентябре 2010 года в Новочебоксарском городском суде Чувашской республики по делу гражданина П-на, обвиняемого в том числе в совершении преступления, предусмотренного частью 2 ст. 145-1 УК РФ, защитой в рамках предварительного слушания было заявлено ходатайство о возвращении уголовного дела прокурору, так как обвиняемый П-н не мог являться субъектом преступления, предусмотренного частью 2 ст. 145-1 УК РФ, в связи с тем, что действующим уголовным законодательством уголовная ответственность по данной уголовно-правовой норме могла наступить только в случае невыплаты свыше двух месяцев заработной платы, совершенной руководителем предприятия, что очевидно возможно только в том случае, если руководитель занимает свою должность 3 месяца и более.

В тоже время из текста обвинения П-на очевидно следовало, что он занимал должность руководителя всего 2 месяца и 9 дней, что в принципе исключало его ответственность по ст. 145-1 УК РФ, да к тому же в самом постановлении о привлечении П-на в качестве обвиняемого, ему был инкриминирован период вообще в 1 месяц – с 01 декабря 2008 года по 01 января 2009 года - что также очевидно и заведомо не образовывало означенного состава преступления.

Суд дважды своими решениями отказывал защите в соответствующем ходатайстве с указанием на его преждевременность!!! и дважды приступал к судебному следствию, в ходе которого по воле следствия и государственного обвинения ему пришлось допрашивать по этому эпизоду более 900 человек, признанных органами следствия потерпевшими, причем 450 из них были признаны потерпевшими лишь путем направления им уведомлений по почте об этом юридическо-процессуальном обстоятельстве, без допросов этих лиц в качестве потерпевших и выяснения подлежащих доказыванию обстоятельств. Это привело к тому, что уголовное дело слушалось в суде более 4,5 лет, при этом, в конечном итоге, уголовное преследование по этому эпизоду был прекращено.[16]

П.А. Лупинская, в заключении к своей научной работе «Решения в уголовном судопроизводстве: теория, законодательство, практика» [1] указывала, что анализ судебной практики, встречи с практическими работниками на конференциях, курсах повышения квалификации и проч. убеждают в том, что нарушение прав и свобод граждан состоявшимися судебными решениями не столько вызвано несовершенством, противоречивостью отдельных норм закона, сколько зависит главным образом от правоприменителя, его профессиональной подготовленности, нравственных качеств, желания и умения выполнять предписания закона и нести ответственность за принятое решение.

Приведенные мной в статье примеры из собственной адвокатской практики являются очевидными доказательствами этого тезиса.

Шарль Монтескье писал, что «несправедливость по отношению к одному представляет угрозу для всех». Каждый судья, вынося в тиши совещательной комнаты решение по уголовному делу, должен осознавать, что любое его решение, по своей природе, по силе своего воздействия на человека и все сферы его жизни, будет распространять свое влияние не только на обстоятельства конкретного уголовно-правового спора, но и на опосредованные и привходящие общественные отношения.

А палитра оценок судебного решения общественным мнением весьма скудна: либо это решение являет собой образец проявления истинного правосудия, либо нет. Третьего не дано.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Лупинская П.А., Решения в уголовном судопроизводстве: теория, законодательство, практика. // издание 2, переработанное и дополненное, М., НОРМА,: ИНФРА-М, 2010, Электронный ресурс. Система ГАРАНТ. URL: http://base.garant.ru/58102594. С. 17, 29, 137

2. Базовые ценности Президента // Российская газета, 2008, 4 июля.

3. Михайловская И.Б., Цель, функции и принципы российского уголовного судопроизводства (уголовно-процессуальная форма). М. Изд-во "Проспект", 2003, С. 27, 28

4. Колоколов Н.А., Справедливость приговора // Актуальные проблемы. Уголовное судопроизводство. Теория и практика., М., ЮРАЙТ, 2011 года, С. 886-887, 890.